Юрка Борзов приходил в понедельник в школу и, мечтательно полузакрыв глаза, вещал: "У Японца -- всё японское. Вчера был у него дома, там лежит настоящая японская электрогитара и настоящий усилитель". Японец -- Юркин друг детства. Его зовут Сережа, японец он только наполовину, и я с ним не знаком. Он учится в другой школе. Надо сказать по гитарам мы к тому моменту уже довольно круто поднялись -- мне удалось выставить своих родителей на отечественный инструмент ценой, как сейчас помню, в 35 р. (кстати, попробуйте хотя бы вообразить сегодня электрогитару за 35 р.). На второй такой же гитаре стояло четыре виолончельные струны (мое скромное изобретение) и своим мягким звуком отдаленно напоминали бас. Уже позади был период самодельных электрогитар -- чудовищных порождений больного детского разума и незрелой конструкторской мысли. Я, например, долго не мог понять, что расстояние от начала грифа до порожка (говоря профессиональным языком -- мензура) должно быть определенным, поэтому первые мои гитары играли в совершенно неожиданных и произвольных ладах. С барабанами обстояло хуже. Пионерский барабан, купленный в "Детском мире" (12 р.), и тарелка от хэта, купленная там же (7 р.), как художественные средства себя изжили. И тут случилось чудо -- я прослышал, что у наших шефов -- какого-то завода -- лежит списанная ударная установка. Мы рванули к шефам, и -- о радость! -- все оказалось правдой. Думаю, что эти барабаны оставили при отступлении немцы. Я таких не видел ни до, ни после. На них была натянута настоящая бывая кожа, а размеры их просто потрясали воображение. Мы возвращались в школу пешком и несли барабаны на руках, как детей. По-моему, даже что-то пели при этом. Это было счастье.
   Так вот, при всем при этом я понимал, какая бездонная пропасть отделяет наши инструменты от настоящих. Настоящие инструменты можно было увидеть в двух местах -- в магазине "Лейпциг" и на Неглинке, -- если не в самом магазине, то около него. Там располагалась биржа подпольной торговли дефицитным музоборудованием. и сейчас еще, проходя мимо магазина на Неглинной, я вижу каких-то опустившихся личностей, уныло пытающихся выдать сомнительный оберточный полиэтилен за японский барабанный пластик. Это -- последние динозавры, последние останки той волшебной эпохи, когда Неглинка цвела. Кого там только можно было не увидеть, что только не услышать, чего только не достать! Я приходил туда и не дыша, ждал момента, когда хоть краем глаза удастся взглянуть на какую-нибудь головокружительную гитару в руках лихого фарцовщика. Конечно, купить я ничего не мог. Однажды меня крепко приложили. Когда вокруг очередного инструмента собралась плотная кучка знатоков, я протиснулся в эпицентр и слабым голосом поинтересовался, сколько стоит гитара. Ответ "шестьдесят рублей" чуть не сшиб меня с ног, и я уже принялся умолять продавца, чтобы он подождал минут двадцать, пока я слетаю домой за деньгами, -- и тут я увидел ухмыляющиеся морды и понял, что со мной нехорошо пошутили. "Иди-иди, мальчик, тут люди делами занимаются". Я ушел, глотая слезы, и долго потом там не появлялся. я вообще был ранимым юношей.
    Но гитары -- это еще пол беды. Гитары ведь еще надо во что-то включать. На репетициях для этой цели использовались: приемник "Спидола", магнитофон "Айдас", радиола "Эстония". На наш первый концерт в школе завхоз с потрясающим именем Федор Федорович Федоткин сделал царский жест -- выкатил динамики от школьной киноустановки КИНАП. Это было необычайно громко -- ватт 30! Звук поднимал нас от пола, я чувствовал, как за спиной растут крылья. Обернувшись на нашего ритм-гитариста Шурика Иванова, я увидел, что его белая гитара вся в крови -- он, видимо, играя, рассадил себе палец, но, ничего не замечая, продолжал рубить по струнам неистово, как дровосек. Так вот, на этот наш концерт Юрка, оказывается пригласил легендарного Японца. Мы познакомились. У Японца оказалась огромная голова, почти в ширину плеч, и непосредственные манеры. Концерт ему понравился.
   На следующий день я болел. (Надо сказать, что с момента рождения группы я как-то вообще разлюбил вот это ежедневное хождение в школу.) Итак, я болел дома. Мне позвонил Сережа Японец и сказал, что раз так, он завтра тоже заболеет и придет ко мне с японскими гитарами и усилителями. Вообще было такое впечатление, что мы знакомы десять лет. Не надо, наверно, говорить, как я ждал завтрашнего дня. И вот звонок, и в дверь вваливается Японец, навьюченный гитарами, проводами и чем-то еще. Я довольно долго держал в руках гитару, пока понял, что я не дышу. Дело в том, что и сейчас хороший инструмент производит на меня впечатление, а в те времена эти гитары выглядели, как корабли с Марса. Маленький десятиватный усилитель был включен в сеть, и я впервые услышал тот самый звук, из которого сотканы битловские песни. Это был совсем не тот звук, который мы извлекали из наших топором рубленых гитар и радиол "Эстония". Это был тот магический звук, который можно извлекать и самому же слушать бесконечно. Мы пробренчали до десять вечера. Сейчас меня поражает, что мой отец просидел все это время в одной комнате с нами за каким-то своим проектом спиной к нам и не сказал нам ни слова. Уверен, что никакой другой нормальный человек эту пытку вынести бы не смог.
    Наутро мы начали репетицию на новых инструментах и в новом составе -- у нас появился Сережа Кавагое. Он пока ни на чем не играл, но это было неважно -- в конце концов то, чем занимались мы, игрой тоже назвать было трудно.