Юрка Борзов приходил в понедельник
в школу и, мечтательно полузакрыв глаза, вещал: "У Японца -- всё японское.
Вчера был у него дома, там лежит настоящая японская электрогитара и настоящий
усилитель". Японец -- Юркин друг детства. Его зовут Сережа, японец он только
наполовину, и я с ним не знаком. Он учится в другой школе. Надо сказать
по гитарам мы к тому моменту уже довольно круто поднялись -- мне удалось
выставить своих родителей на отечественный инструмент ценой, как сейчас
помню, в 35 р. (кстати, попробуйте хотя бы вообразить сегодня электрогитару
за 35 р.). На второй такой же гитаре стояло четыре виолончельные струны
(мое скромное изобретение) и своим мягким звуком отдаленно напоминали бас.
Уже позади был период самодельных электрогитар -- чудовищных порождений
больного детского разума и незрелой конструкторской мысли. Я, например,
долго не мог понять, что расстояние от начала грифа до порожка (говоря
профессиональным языком -- мензура) должно быть определенным, поэтому первые
мои гитары играли в совершенно неожиданных и произвольных ладах. С барабанами
обстояло хуже. Пионерский барабан, купленный в "Детском мире" (12 р.),
и тарелка от хэта, купленная там же (7 р.), как художественные средства
себя изжили. И тут случилось чудо -- я прослышал, что у наших шефов --
какого-то завода -- лежит списанная ударная установка. Мы рванули к шефам,
и -- о радость! -- все оказалось правдой. Думаю, что эти барабаны оставили
при отступлении немцы. Я таких не видел ни до, ни после. На них была натянута
настоящая бывая кожа, а размеры их просто потрясали воображение. Мы возвращались
в школу пешком и несли барабаны на руках, как детей. По-моему, даже что-то
пели при этом. Это было счастье.
Так вот, при всем при этом
я понимал, какая бездонная пропасть отделяет наши инструменты от настоящих.
Настоящие инструменты можно было увидеть в двух местах -- в магазине "Лейпциг"
и на Неглинке, -- если не в самом магазине, то около него. Там располагалась
биржа подпольной торговли дефицитным музоборудованием. и сейчас еще, проходя
мимо магазина на Неглинной, я вижу каких-то опустившихся личностей, уныло
пытающихся выдать сомнительный оберточный полиэтилен за японский барабанный
пластик. Это -- последние динозавры, последние останки той волшебной эпохи,
когда Неглинка цвела. Кого там только можно было не увидеть, что только
не услышать, чего только не достать! Я приходил туда и не дыша, ждал момента,
когда хоть краем глаза удастся взглянуть на какую-нибудь головокружительную
гитару в руках лихого фарцовщика. Конечно, купить я ничего не мог. Однажды
меня крепко приложили. Когда вокруг очередного инструмента собралась плотная
кучка знатоков, я протиснулся в эпицентр и слабым голосом поинтересовался,
сколько стоит гитара. Ответ "шестьдесят рублей" чуть не сшиб меня с ног,
и я уже принялся умолять продавца, чтобы он подождал минут двадцать, пока
я слетаю домой за деньгами, -- и тут я увидел ухмыляющиеся морды и понял,
что со мной нехорошо пошутили. "Иди-иди, мальчик, тут люди делами занимаются".
Я ушел, глотая слезы, и долго потом там не появлялся. я вообще был ранимым
юношей.
Но гитары -- это еще
пол беды. Гитары ведь еще надо во что-то включать. На репетициях для этой
цели использовались: приемник "Спидола", магнитофон "Айдас", радиола "Эстония".
На наш первый концерт в школе завхоз с потрясающим именем Федор Федорович
Федоткин сделал царский жест -- выкатил динамики от школьной киноустановки
КИНАП. Это было необычайно громко -- ватт 30! Звук поднимал нас от пола,
я чувствовал, как за спиной растут крылья. Обернувшись на нашего ритм-гитариста
Шурика Иванова, я увидел, что его белая гитара вся в крови -- он, видимо,
играя, рассадил себе палец, но, ничего не замечая, продолжал рубить по
струнам неистово, как дровосек. Так вот, на этот наш концерт Юрка, оказывается
пригласил легендарного Японца. Мы познакомились. У Японца оказалась огромная
голова, почти в ширину плеч, и непосредственные манеры. Концерт ему понравился.
На следующий день я болел.
(Надо сказать, что с момента рождения группы я как-то вообще разлюбил вот
это ежедневное хождение в школу.) Итак, я болел дома. Мне позвонил Сережа
Японец и сказал, что раз так, он завтра тоже заболеет и придет ко мне с
японскими гитарами и усилителями. Вообще было такое впечатление, что мы
знакомы десять лет. Не надо, наверно, говорить, как я ждал завтрашнего
дня. И вот звонок, и в дверь вваливается Японец, навьюченный гитарами,
проводами и чем-то еще. Я довольно долго держал в руках гитару, пока понял,
что я не дышу. Дело в том, что и сейчас хороший инструмент производит на
меня впечатление, а в те времена эти гитары выглядели, как корабли с Марса.
Маленький десятиватный усилитель был включен в сеть, и я впервые услышал
тот самый звук, из которого сотканы битловские песни. Это был совсем не
тот звук, который мы извлекали из наших топором рубленых гитар и радиол
"Эстония". Это был тот магический звук, который можно извлекать и самому
же слушать бесконечно. Мы пробренчали до десять вечера. Сейчас меня поражает,
что мой отец просидел все это время в одной комнате с нами за каким-то
своим проектом спиной к нам и не сказал нам ни слова. Уверен, что никакой
другой нормальный человек эту пытку вынести бы не смог.
Наутро мы начали репетицию
на новых инструментах и в новом составе -- у нас появился Сережа Кавагое.
Он пока ни на чем не играл, но это было неважно -- в конце концов то, чем
занимались мы, игрой тоже назвать было трудно.