КРЕМЛЕВСКИЕ МЕЧТАТЕЛИ, из дедушкистики русского рока.

Мы - особенная страна.То-то-только небо нас поманит синим взмахом, как тут же новый поворот, и что он нам несет, как всегда, сам черт не разберет. Мы спотыкаемся. Мы хронически заикаемся. И нас непрерывно заносит. Об этом двадцать пять лет нам пела "МАШИНА ВРЕМЕНИ", гораздо более знаменитая, чем бессмертный роман Уэллса, крупнейшего специалиста по кремлевским мечтателям.
То, что произошло июньским вечером 1994 года на Красной площади в Москве ,- факт исторический.
Можно сколько угодно повторять зады критических упреков по адресу "Машины Времени": и что играют они посредственно, и что тексты примитивны. И что далеко они не самые замечательные, ребята из "Машины" ,- есть даже в России рок-группы помастеровитей. Но это будет крайне глупо. Люди свободно выбирают своих кумиров в искусстве, и в фаворитах часто оказываются вот такие - "не самые".
"Безголосый" Утесов.
"Певица махрового мещанства" Шульженко.
"Хриплый" Высоцкий с его сомнительными песенками.
Проходят годы, и выясняется, что именно они олицетворяли эпоху. Как раз этим "Машина" и отличается от десятков отечественных групп, сама память о которых, таких громких, давно стерлась. А "Машина" жива и отмечает свой четверть вековой юбилей на Красной площади.
Узнав об этом, каюсь, подумал: круто, но не слишком ли? Когда среди святых башен звучит Чайковский в исполнении великого Ростроповича, да еще не какая-нибудь упадническая шестая симфония, а патриотическая увертюра "1812 год" с восстановленным в правах "Боже, царя храни!" ,- это еще понятно. Тогда десятки тысяч людей пришли на площадь потом, что им нужно было ощутить плечо друг друга - полузабытое романтическое чувство в наш век всеобщего прагматизма и разброда. И великая музыка их объединила.
Сможет ли вот так объединить рок? Тот самый, что проел уже все печенки с телеэкранов, что монотонно грохочет по всем радиоканалам, что давно забыл о горькой участи изгнанника и теперь, словно в отместку, сам душит любое другое музыкальное движение в стране?
Рок-н-ролльное братство устроило, в сущности, акцию политическую. Но без тени политики. Тем и здорово.
Над ослепительной эстрадой, над мокнувшей под дождем витал дух свободы. Именно он, а не высокое искусство (которого не предполагалось и не было), удерживало это циклопическое - никакой Ельцин не собирал! - людское сборище до позднего вечера. И в то время как все каналы ТВ привычно гундосили про всеобщий распад и тление, канал Российского телевидения свидетельствовал: жив курилка! Нет, не о "Машине" уже речь, хотя она, несомненно, живее всех живых. Просто - если народ способен вот так упоенно, в таком счастливом единении внимать, и раскачиваться счастливо, и петь, и орать слова любви к музыке и музыкантам ,- это серьезно.
"Примитивные тексты" Макаревича брали вовсе не выдающимся мастерством.
Да ведь и те, кто теперь объявил великим поэтом Высоцкого, безбожно лукавят. Средний поэт, средний артист, менее чем средний музыкант. Но он велик тем, что был свободен в несвободное время. Эта его свобода была естественной, была единственно возможной формой его существования. Не порыв, не геройство. Свобода как образ жизни.
В несвободное время это нормальное - потрясает. Возносит над толпой. Становится самым ценным и дефицитным из человеческих талантов. Делает пророком. Независимо от политического качества и интеллектуальных достоинств.
Вот к славному юбилею "Машина", на свое горе, разразилась сразу несколькими книжками собственного авторства - мемуаристика, так сказать, сколько и с кем выпито, малометражные житейские истории, с грамотой крупные проблемы - нет, не интеллектуалы, не пророки, не титаны мысли.
И Макаревич теперь совершенно естественным образом надел передник и популярно объясняет с телеэкранов, как делать салаты ,- органика!
Но именно органика - самое опасное качество в мире победившего социализма. Когда маленькая "Комсомольская правда" разражалась доносной статьей "Рагу из синей птицы", она знала, что делает. Как знала "Правда" большая, ленинская, когда стучала про то, "О чем поет Высоцкий".
Обе газеты били тревогу: в несвободном государстве проклюнулись мощные ростки независимости и вольности. Не корявость текстов удручала "Комсправду" - "синей птицы не стало меньше..." (?) - в бреду не приснится ,- ее бесило, что люди иронизировали, они смеялись, они не хотели идти по предписанной тропке и пели не о том, что утверждено, а о том, о чем хотели.
"Машина" совсем не была "подрывной". Она просто была неуправляемой, непокорной, была сама собою - самое подрывное для властей свойство. Привыкшие читать между строк, цензоры искали в песнях Макаревича тайный смысл: о чем "Дождик" - о Сталине? Гитлере? Хрущеве? Брежневе? Вот ведь ловкач, во дает, вот приложил!
А тайны не существовало. Просто такая уж мы страна: можно петь о дождике, или о солнце, или о тучке - все тянет на политику, все заставляет слушателей лопатить тысячи тонн словесной руды ради единой "бомбочки".
Когда в начале 80-х бывшую школьную группу бывших однокашников неутомимо запрещали, клеймили и предавали анафеме, словно все остальные проблемы в стране уже были решены (особенно старалась, помнится, "Литературная Россия"), Андрей Макаревич пришел к нам в "Литературную газету", слывшую защитницей угнетенных, в поисках поддержки и опоры. Он искренне недоумевал - что он такого сделал ужасного? Он был готов отдать свои тексты на любую экспертизу - там не было ни грана антисоветчины.
Он был прав.
Он просто не учитывал старый партийный принцип: кто не с нами - тот против нас.
Именно в этом была его неизбывная вина перед советской властью.
Отечественному року выпало пройти путь собственного раскрепощения рука об руку с идеей свободы. Произведенный им катаклизм в популярной музыке немедленно стал явлением не эстетическим, а - как все у нас - политическим. Длинные волосы говорили о вольнодумстве. Грохот электрогитар - о поклонничестве перед растленным Западом. Отсутствие дежурной патриотической тематики в репертуаре - о тлетворной аполитичности. Раскачивания, прыжки и гримасы в стране, где на эстраде принято было стоять неподвижно, изредка простирая к публике негнущуюся руку ,- смотрелись как вызов общественной морали.
Большинство рок-групп, чтобы выжить, привычно искали взаимопонимания. Не с публикой, разумеется ,- с властями. "Земляне" послушно пели "патриотическое". Бесчисленные разноцветные "Гитары" - "нейтральное". Не помогло. Скончались, не оставив памяти. "Машина" была редкостно непокорной. И хотя пресловутый "Поворот" остается едва ли не самой политически многозначительной песней в ее репертуаре, дух независимости неизменно витал в залах, куда она собирала своих поклонников. Именно этот дух стопроцентно соответствовал первейшим жизненным потребностям ее ровесников и тех, кто приходил позже. Поэтому не было другой группы в СССР, записи которой разлетались бы по стране с такой скоростью и в столь массовом порядке. Поэтому и не зная за собой никакого героизма, но почувствовав уже притягательную силу внутренней независимости, Андрей Макаревич имел полное право написать лучшее из им написанного - балладу "Пока горит свеча" ("... и если песня плечи мне расправит, как трудно будет сделать так, чтоб я молчал !"),- нечастый у него открытый вызов властям предержащим.
Вообще-то страшновато сознавать, что в великой стране, чтобы стать героем, достаточно быть самим собою. Но факт есть факт: школьная рок-группа, не желавшая жить по ранжиру, стала знаменем свободомыслия для целых поколений и всерьез ухитрилась одним только фактом своей независимости преподать этим поколениям живой урок. Она, в своем легковесном жанре, больше сделала для расковывания страны, чем все идеологические перестройки и "новых подходов", вместе взятые. И ребятишки, лазившие по водосточной трубе на ее концерты - внуки дедушек русского рока и не титанов мысли ,- теперь сидят в "Белом доме", на Старой площади и в Кремле и сами творят закон, по которому солнце приходит.
Результаты очевидны каждому. Круг поворотов замкнулся. Пошло, похоже, по новой. Впереди, не дай Бог, семнадцатый год, ибо Христос в белом венчике из роз уже взят наизготовку.
При очень скромных, повторяю, эстетических, поэтических и музыкальных достижениях - в духе конца ХХ века.
Поэтому - полная Красная площадь. Поэтому - праздничность такая, какой не бывало за всю многолетнюю практику Первомаев. Поэтому - искренняя благодарность в глазах пришедших. Мы взяли Кремль, ребята, мы по-прежнему вместе, и это счастье.