Возраст: 62 По зодиаку: Пол: Дата регистрации: 25.02.2001 Сообщения: 1453 Откуда: Москва, Люблино
Добавлено: Sun Dec 09, 2001 04:52
ВСЁ НАЧАЛОСЬ
в девятом классе, когда я с Андрюшкой Прениным сидел на уроке литературы и умирал от тоски. Литераторша распиналась, как могла. Она будто не говорила, а пела какую-то оперную арию. Я давно уже потерял мысль и, думая о своём, ловил только обрывки фраз.
– Над седой равниной моря ветер тучи собирает… Ребята! Буревестник – это символ свободы! Он звал революцию, он мечтал о ней: Пусть сильнее грянет Буря…
«…Только псих ненормальный будет по небу летать и звать на свою голову неприятности, – размышлял я, – делать ему нечего, этому дурацкому буревестнику.… И вообще, откуда она знает, что, собственно, думал Горький, когда всё это писал? Она что, телепат что ли? Может, он вообще ничего не думал при этом, а просто так… всё само собой получилось…. А вдруг он ей ночью как привидение явился и всё про себя рассказал?»
Литераторша всегда всё про всех знала: этот хороший, этот плохой. И мы тоже должны были знать и думать, как она. Только попробуй что-нибудь скажи от себя: шаг влево, шаг вправо – и в расход. Пять лет строгого расстрела.
В общем, ничего в 8-9 классе я по программе не читал. Зачем зря время терять, если всё есть в критических статьях? Просмотрел, запомнил, кого как зовут, отразил, что по этому поводу говорят всякие Белинские, вот тебе и всё.
А стихи учить я и подавно терпеть не мог. Песни я быстро запоминаю, это да, а вот стихи никак. К тому же, я в это время заболел рок-музыкой, и в голове у меня были только пластинки да кассеты. Кто в какой группе и на чём играет, я знал назубок. Одних названий ансамблей на обложке тетрадки по русскому было за сотню. А вот с книжками дела обстояли похуже.
КАК СЕЙЧАС ПОМНЮ
сижу я на уроке и с упоением закрашиваю зелёным фломастером словосочетание «DEEP PURPLE». Андрюшка о чём-то через моё плечо тихо перешептывается с Кексом, литераторша поёт соловьём... А я в творческом порыве издеваюсь над Пушкиным…. Я памятник себе воздвиг нерукотворный… к нему не подойдёт народная толпа… Классно! … Боря мглою небо кроет… «И ещё как кроет», – подумал я и с тоскливым ожиданием посмотрел на еле ползущую стрелку настенных часов.
Потом в ход пошёл блокнот с мольбертом на обложке. Я стал рисовать карикатуру на Прешу, который к этому времени уже получил два замечания и мог в любой момент вылететь с урока. Он пялился на Марию Петровну и тщательно старался сделать понимающее выражение лица. Это ему явно не удавалось, и в итоге физиономия выглядела совершенно по-идиотски. Андрюхина «морда лица» меня ужасно развеселила, и под его портретом я вывел большими печатными буквами
ТРИЛОГИЯ
САДИСТАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
Слово трилогия мне очень нравилось. Так называлась пластинка арт-роковой группы Эмерсона, Лэйка и Палмера, которую я только-только переписал у Димки Подольского.
Заголовок мне показался каким-то несолидным и я, подумав, добавил: КНИГА ТРЕТЬЯ. Понятно, что никакой первой, второй и тем более четвёртой книги не предвиделось, но звучит красиво. Потом на форзаце я изобразил падающую рюмку с вытекающей из неё жидкостью непонятного вида и цвета (это символизировало страшный яд) и наконец написал ещё одно заглавие:
РОДСТВЕННИЧКИ, или ВЕСЁЛАЯ СЕМЕЙКА
драма в … частях с прологом и эпилогом
Меня ничуть не смутил явный плагиат в названии и то, что у будущего «шедевра» их уже как минимум три, но называть – так называть. И в ход пошёл ещё один заголовок:
НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НЕУЛОВИМОГО
ПРОЛОГ
И тут меня понесло… Я начал писать строчку за строчкой, не останавливаясь и не думая, что будет дальше. Стихи ложились на бумагу сами собой, как будто когда-то давным-давно я выучил их наизусть, а сейчас только вспоминал. Я не ожидал от себя такой прыти, и поэтому после второго четверостишья вдруг, как будто испугавшись, остановился, перевёл дух и стал читать, что же получилось. А вышло вот что:
Огромный закат, полыхая как знамя,
Быстро спускался к подножью земли.
Где-то над сопками и над горами
Тихо ступали на землю дожди.
Пренин Андрей, восседая на троне,
Курит сигару и в небо глядит –
Там, в глубине, солнце красное тонет
И атмосферу лучами дробит…
У меня аж дух захватило. ЭТО Я САМ НАПИСАЛ???!!!
То, что Андрюшка Пренин был почти единственным некурящим мальчиком в классе, меня ничуть не смущало. Какая разница, когда такая поэзия прёт?..
Андрей сидел рядом, опять болтал с Кексом, ничуть не ведая, что в данный момент тихонько входит в историю… А я продолжал:
Старый он стал, но душой он остался
Тем же садистом, каким он и был.
Годы прошли... Но он людям не сдался.
Стал королём, но ножа не забыл…
Эти строчки вышли явно хуже, но тем не менее показались вполне приемлемыми, и я решил их оставить. Правда, было не совсем понятно, почему и каким людям Преша должен был сдаться, и какой, собственно говоря, нож имелся в виду …. Про должность короля и говорить нечего...
Но какой слог!!! Вот это, я понимаю, искусство! Соцреализм с маразмом встретились на Эльбе урока литературы.
Далее я решил приблизить потенциального читателя к реалиям современной жизни и дал небольшой комментарий личности героя:
В школьные годы он плохо учился,
Тройки и двойки домой приносил.
Твёрдых познаний наук не добился,
А потому и в ЮАР угодил.
Мои познания о ЮАР были тогда довольно-таки расплывчатыми. Страна мне представлялась огромной песчаной тюрьмой со снующими повсюду злыми вооружёнными полицейскими, бегающими по улицам в поисках несчастных негров. Гиблое место, куда мог попасть только двоечник или полный дурак.
Далее на 22 (!) страницах шла душещипательная история, смысл которой вряд ли стоит пересказывать в виду его полного отсутствия. Героями стали практически все мои одноклассники, причём не в роли самих себя, а в обличии всевозможных родственников короля – садиста Пропила, прославившегося на страницах этого романа в стихах всевозможными безобразиями и алкогольной невоздержанностью.
Сам герой оказался в ЮАР не как турист, а как солдат-наёмник, приехавший поубивать людей всласть и заработать кучу денег. Вот такой порочный тип. Потом он как-то переместился в Чили, устроил там переворот, забрав лавры у Пиночета и т.д. и т.д. и т.п.
Концовки у поэмы не было и быть не могло. Просто в какой-то момент мне стало скучно, и я охладел к своему детищу. Тем более, что никто, кроме меня, читать эту белиберду почему-то не хотел…. О! Несчастные люди, ничего они не понимают в высокой поэзии...
Так закончилась моя первая попытка по внедрению савельевской лирики в бурный поток мировой литературы.
ПОТОМ СЛУЧИЛСЯ ДЕСЯТЫЙ КЛАСС
и стало не до того. Нужно было срочно готовиться к поступлению в Вуз. Мой отец работал тогда завлабом в Керосинке (Московском Институте Нефте-Химической и Газовой Промышленности им. Губкина), и мне можно было смело идти по родительским стопам.
Более уродливого названия для высшего учебного заведения, чем МИНХ и ГП мне не встречалось раньше и вряд ли, думаю, встретится потом. Тем не менее, я отучился в нём положенные пять лет и даже не был в числе худших.
А ведь у меня были реальные шансы поступить в Гнесинку и продолжать своё музыкальное образование! Но, как и многие в этом возрасте, к своему будущему я отнёсся легкомысленно и пошёл по пути наименьшего сопротивления. В результате, почти десять лет по окончании института занимался нелюбимым делом.
Как я туда поступал – отдельная история... На экзаменах обязательно жди засады. Берёшь билет – а там именно то, что ты не выучил.
И попалось мне как раз «интересное свойство параллелепипеда». Первые два вопроса я довольно-таки прилично осветил, а вот с этим – никак…
Терять было нечего. Я потихоньку пихнул в спину впереди сидящего грузного парня и умоляюще попросил о помощи. Тот с пониманием кивнул и тут же, не сводя глаз с председателя комиссии, засунул руку вглубь своего пиджака. Поковырявшись, как мне показалось, где-то между печёнкой и селезёнкой, он извлёк именно то, в чём я так безнадёжно нуждался – маленькую, аккуратную шпору, исписанную мелким каллиграфическим почерком.
Уже потом, когда мы разговорились после экзамена, мой спаситель оказался совсем не таким толстым. Но вот его пиджак действительно был пухлым – как Карлсон, который живёт на крыше. Это был не пиджак, а произведение искусства. Весь усыпанный изнутри всевозможными карманчиками и тайничками, он внушал к себе уважение и зависть абитуриентов, толпившихся у соседних дверей и ждавших своей участи. Один только каталог того, что и где лежит, занимал всю подкладку левого борта.
Так мы познакомились с Сергеем Таракановым – человеком, с которым потом много лет были приятелями и даже дружили семьями. Серёжка был чрезвычайно энергичным, творческим человеком, который всё время что-то выдумывал, обладал прекрасным чувством юмора, здорово играл на гитаре и пел. В свои семнадцать лет он уже успел сочинить несколько собственных песен и играл в школьной группе со странным названием «Cарто».
С тех пор мы почти на всех лекциях и семинарах сидели вместе...
Уже где-то с середины первого семестра меня снова потянуло в большую литературу. Мы с Серёжкой стали писать сказки. Конечно, это были на самом деле никакие не сказки, а самая обыкновенная детская игра балда на сказочные темы, где на одной странице встречались вместе такие герои, как Карлсон и Штирлиц, Змей Горыныч и Пол Маккартни, Иван Царевич и Профессор Барков, читавший у нас сопротивление материалов...
Учёбе это не мешало. Мы совсем даже не были двоечниками (скорее наоборот!) Просто так интересней. Сидишь, конспектируешь лекцию и параллельно сказку сочиняешь.
Как играют в балду, я думаю, представляют все. Ты пишешь фразу, предложение или несколько предложений на листе бумаги, потом загибаешь листок так, чтобы собрат по перу не видел уже написанного текста. Далее, на месте продолжения делаешь намёк-подсказку какой-нибудь короткой фразой типа «а в это время…» или «потому, что…». А дальше эстафета переходит к следующему графоману.
Получались довольно-таки забавные вещи. Особенно интересно было писать не на случайные темы, а на те, о которых заранее договорились. Тогда рождались шедевры вроде сказки про Ивана-царевича и утку. Это самая короткая из всех известных мне сказок:
Шёл Иван-царевич по лесу и думал: где бы чего перекусить. И вдруг увидел… утку. «Не убивай меня, взмолилась утка, человеческим голосом, я…тебе пригожусь!»…
«Конечно, пригодишься», – подумал Иван Царевич. Поймал её быстренько и съел.
Вот такая трагическая история... Естественно, что читать подобные перлы было интересно только один раз. И только тем, кто непосредственно участвовал в сочинении.
Раз можно это делать в прозе, то почему нельзя в стихах?
Так появился ряд рифмованных произведений, которые, по большому счёту, и стихами-то назвать сложно. С подачи все того же Сережки мы стали назвали это дело стишами.
ШЛА, А ТОЧНЕЕ, ПОЛЗЛА
лекция по сопромату. Профессор Барков, довольно-таки пожилой дядечка, обладал не только отвратительной дикцией, но и почти нулевым слухом. Кроме фанатов учёбы и людей, обладающих железными нервами, эти лекции конспектировать не мог никто, ибо разобрать что-нибудь из этого потока гласных и согласных было практически невозможно. Потому, большинство студентов просто занимались своими делами.
Аудитория располагалась амфитеатром и отличалась прекрасной акустикой. От всеобщей болтовни на лекции по всему помещению шёл равномерный гул, который сливался с бубнением профессора в одну вязкую звуковую кашу. Прямо на первом ряду перед Пашкой Ивановым лежал маленький магнитофон, из которого Андрей Макаревич энергично пел про битву с дураками. Профессор всё равно ничего не слышал.
Барков периодически вдруг резко оборачивался, указывал пальцем на кого-нибудь из сидящих в зале и на удивление громко и чётко призывал: «Не разговаривайте! Тише, пожалуйста!» Потом снова поворачивался к доске носом и с невозмутимым спокойствием продолжал своё заунывное дело.
Я сидел и, напряжённо вслушиваясь, честно пытался законспектировать хоть что-нибудь... Опять замучил проклятый насморк... Я морщил нос, пытался сосредоточиться, но ничего не получалось. Серёжка что-то ожесточённо строчил на вырванном из тетради листе бумаги и ничего вокруг себя не видел...
Тупо глядя на старания Баркова, я размышлял о предстоящей сегодня репетиции и мысленно был уже в общаге на Бутлерова. В ногах под партой лежала гитара в чехле, и меня всё время подмывало вытащить её, родимую, и побренчать.
Тут Серёжка толкнул меня в бок и протянул мелко исписанный лист. Я взглянул – это были стихи. «Усатый тишь» – прочитал я заголовок... Не понял… Бред какой-то… Усатый тишь?!
– Что это? – спросил я Серёжку.
– Да ты читай, читай... Только вслух, тогда легко будет.
И я стал читать вслух.
Тихо снег шуршит ломтями,
Силясь на путю упасть...
Я иду один с друзьями
На сберкассу книжку класть.
Хлопья снега тяжко зиждут
(Между прочим, очень вслух)...
Я сегодня громко вижу,
Невзирая боль в свой ух….
Я поднял глаза на Серёжку, – тот выжидающе смотрел на меня.
– Нравится?.. Это стиш. Читай дальше!
…Люди мне кричат тихонько:
– Что ты! Ты, никак, в сберкасс?
– Да! В сберкасс! В сберкасс и только! –
Отвечаю без прикрас…
Снег опять свистит кусками,
Больно режа мне глаза...
Все уж воют уж волками –
Приближается гроза...
«Ерунда какая-то! – подумал я. – Да я сам могу таких стишей накидать, – мало не покажется».
– Нормально… Стихи как стихи…
Но меня задело … Я вспомнил свои школьные писания, и мне захотелось изобразить что-нибудь в том же духе – только ещё позаковыристей.
Барков к этому времени уже успел исписать формулами всю доску, прозвенел звонок, и мы побежали в курилку поболтать о предстоящей сегодня репетиции нашей группы.
Начался второй урок «пары». Лекция неотвратимо поползла дальше, и Барков опять забубнил. На первом ряду снова заголосил Пашкин магнитофон, прикрытый для конспирации скомканным шарфом.
«Кто виноват, скажи-ка, брат… – пел шарф голосом Алексея Романова, – …один женат, другой богат…» Я вырвал листок из тетради и написал заголовок:
НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Потом ниже, через две клетки, написал фразу, которая показалась мне верхом заковыристости:
Выплыл с моря кул агромный
Причём именно через а, а не через о – так казалось забавней. Я протянул лист Серёжке и посмотрел на него вопрошающе. Тот, как всегда, моментально среагировав, взял ручку и приписал ниже:
Плавниками ил паша
Отдал лист мне, и я продолжил:
Выплыл, как кашёл бездонный,
Что-то в мыслях вороша, –
закончил Сергей.
И пошло-поехало. Строчка за строчкой. Как тогда, в школе. Только теперь нас было двое. И было одно, обоим интересное, общее дело. Каждый выпендривался изо всех сил. Особенно доставалось несчастному Пушкину – уж больно здорово он везде рифмовался.
Тихо крыкнул он себе же:
– Ты жешь, Господи жешь мой,
Из-за острова на стреже
Ты возьми меня с собой.
Мимо ласточка всплывала
На простор речной волны,
На хвосте она держала
Стеньки Разина челны.
Тёмный ночь луною пахнет,
Вихри снежные крутя.
То вдруг молнией как трахнет,
То заплачет как дитя.
НИКОГДА РАНЬШЕ
ни с чем подобным я не встречался. Это трудно было назвать литературой, но, что самое удивительное, находились желающие не только весь этот маразм читать, но даже пробовавшие сочинять собственные вещи в этом же жанре.
У меня сохранились листки со стишами, написанными не только нашим с Серёжкой почерком, но и сочинённые в соавторстве с Машенькой Цветковой, с Гришкой Назаровым и ещё не помню уже точно с кем.
Особенно я люблю басню про несчастного Орла, кипевшего в подливе мути в родной институтской столовой. Как раз один из сочнейших и ароматнейших плодов нашего коллективного творчества.
ПИЩЕВАЯ ПОЭМА
[Протокак. Орёль (парол)] К & О.П. посвящаем
(Меня всегда тянуло на крупные формы мелкого содержания. Кто такие К и О.П., не помню, врать не буду. Но напомню, что всё это безобразие желательно читать вслух).
В виде эпиграфа был начертан изобретённый Серёжкой афоризм:
Не всякая корова, что солидно лает
С.В. Тараканов
Однажды орл, в трюме вскормлённый,
Рывал от пистчи бурный клок,
И рвался опль удивлённый
Поющих поотдаль галок.
– О псис! Что ешь ты? Ушь не сыр ли?
– О, да! Я жрую рыбий сыр!
И гакли дружно с криком снырли
В стоящий в близе монастыр.
Но Рёл всё клюл, не чуя воха.
Но тут уж Уж ужастный вполс:
– Спасайся, стерв! То будет плохо! –
Всшипел коварный ужий глос.
Когда Крылов и Горький сочиняли свои бессмертные творения, им вряд ли могло прийти в голову, что их произведения станут объектом издевательств двух наглых студентов из Керосинки. Уточняю, что Губкетут расшифровывается как институт имени Губкина, а остальные слова, думаю, понятны и так…
А в это время в Губкетуте
Варили комплексный абёд,
В котором Орл с подливой мути
Кипел, не ведая забёд.
И далее шла мораль, как и положено в любой басне…
Коль ты вкушаешь дефицыту,
Не смей вопить, а скромно жри.
Не то опять в трюме закрытой
Ты будешь жить. Держу пари!
Забавно, что это произведение сочинялось не на лоне природы или в творческой мастерской народного писателя, а непосредственно на зачёте по производству заготовок – предмету, который мы между собой называли не иначе, как чушки.
В то время, когда все нормальные люди пытались восстановить в измученных учёбой мозгах темы по чушкам за весь семестр, мы, как два дурака, стараясь быть незамеченными, передавали друг другу не шпаргалки, нет! – листочек бумаги с будущими стихами...
КАК-ТО НА СЕМИНАРЕ ПО МЕТАЛЛООБРАБОТКЕ
я предложил сидящему рядом Гришке Назарову сочинить что-нибудь вроде наших перлов. Предложил просто так, от скуки. Но результат превзошел все мои самые скромные ожидания: Гришка в считанные минуты накатал такое, что мне и в голову не приходило. Стихи, посвящённые простой бытовой железяке – стамеске.
Это было открытием. Оказывается, можно посвящать стихи не только любимой женщине или коммунистической партии, а, такому, казалось бы, обыкновенному предмету.
СТАМЕСКА
Я скажу вам по секрету:
Лучше инструмента нету,
Чем стамеска.
И не спорьте вы со мною.
В этом я почти уверен.
Вы вот посудите сами:
Утром встанешь спозаранку –
Первым делом за стамеску.
Ей и хлеб можно порезать,
И консерву откупорить,
Ну, а в экстренном случае
И в носу поковыряться.
Со стамеской можешь смело
На жену свою прикрикнуть,
На собак ногою топнуть
И соседу в морду плюнуть…
И так далее в том же духе. Достоинств у стамески оказалось столько, что описание их заняло почти три страницы.
Я сразу же загорелся создать нечто подобное по масштабу. Повторяться не хотелось, и я стал перебирать в голове, какому бы предмету посвятить грядущий шедевр. Так появилась «Хлебобулочная поэма».
ЭТО БЫЛА ПОЧТИ ДЕТЕКТИВНАЯ ИСТОРИЯ
о злоключениях обгоревшей во время пожара на хлебозаводе обычной булки и старушки, её испёкшей. Судьбы булки и старушки странным образом переплетались и, в конце концов, приводили к смерти несчастного бедного старичка, который имел неосторожность купить эту самую булку и отравиться ею.
Но весь этот шизофренический сюжет служил лишь канвою, на которую была положена едкая, злая сатира на тогдашнюю советскую действительность.
Нет смысла приводить здесь столь объёмное произведение. Скажу только, что на создание этого шедевра ушло несколько лекций и семинаров. Я был очень доволен. Любовь к коверканью русского языка и грамматики проявилась тут во всей красе.
…И разверзлась печка гарью,
Небольшою поначалу,
Но потом все больше, больше,
Словно забастовки в Польше.
И старушки всполошились
И забегали, как птички,
Ранней осенью вернувшись
Из заснеженного юга,
Где бушует ночью вьюга,
День холодный, тень склоняя,
Там живительную влагу…
Где мгновенно замерзает…
Полная ахинея! …Шёл восьмидесятый год – самый разгар выступлений «Солидарности» в Польше. И не было, наверное, ни одного недостатка в нашей стране, по которому бы я в поэме не прошёлся.
…Потом примчался взвод пожарных,
Сегодня, как всегда, забывших
Залить бензин в пустые баки
Доисторической машины.
А также взять забыли воду,
Чтобы залить огонь последней.
Песок дорогой был просыпан…
Осталось только лишь желанье –
Покончить с грозною стихией…
Я воспринимал поэму как маленькую одноразовую хохмочку для приятелей. Наверно, ею могли бы заинтересоваться компетентные органы. Но этого, к счастью, не произошло. Вряд ли КГБ-шников могли заинтересовать писания студентика из Керосинки.
Дописав «Хлебобулочную поэму», я как поэт выдохся и к литературной деятельности вернулся только через полтора года. На это была уважительная причина: я влюбился. А девушка не отвечала мне взаимностью.
И вот сатира была отброшена в сторону. Я с головой погрузился в любовную лирику. Но она не давалась мне никак. Получались мрачные сумбурные словоизлияния, в которых первая строчка могла рифмоваться с пятнадцатой, а пятая с восьмой. Звучало очень красиво, но совершенно бессмысленно: сплошная тоска, замешанная на жесточайшей безысходности и бесполезности моего земного бытия.
Потом девочку я разлюбил и переключился на написание песен социального звучания. Это были жалкие подобия поэзии, навеянные песнями «Машины времени» и «Воскресенья». Наша рок-группа какое-то время их исполняла. Но потом, по мере обновления программы, мы стали всё чаще петь песни на стихи нашего басиста, Паши Силаева (у него неплохо получалось), или – на творения профессиональных поэтов, печатавшихся в толстых журналах.
Потом был пятый курс. Стало вообще не до поэзии. Я познакомился с моей будущей женой (она перевелась в наш ВУЗ из другого института). Мы вместе учились, ездили на практику, писали дипломные работы. Потом мы поженились.
ПОЧТИ ВОСЕМЬ ЛЕТ
я не брал в руки гитару, не пел и не сочинял. Стал солидным семейным человеком, отцом двух детей. Старшая дочь Оля пошла в первый класс, когда в моей жизни вдруг всё перевернулось: мы с женой обратились и стали верующими. Я стал читать другие книжки и слушать другую музыку.
Однажды мне в руки попала кассета с песнями армянского автора-исполнителя религиозных песен Ашота Ашикяна. Высокий мягкий вибрирующий голос пел о Боге, о Христе, о Любви… Пел очень просто. Я разволновался…
Несколько песен было на русском языке. Вскоре я знал их наизусть и пел, аккомпанируя себе на гитаре. Остальные песни с этой плёнки были на армянском языке. Я загорелся желанием перевести их на русский. Армянским я не владел, но, по моей просьбе, были сделаны подстрочники песен.
Оказалось, что Ашот писал песни следующим образом: выбирал отрывок из Евангелия, перекладывал в стихотворную форму и клал на музыку.
Мне необходимо было, исходя из текста перевода, найти соответствующий отрывок, а затем проделать аналогичную работу по сложению стихов, только на уже готовый мелодический рисунок (попробуйте-ка перевести на английский язык фразу «Ох вы гой еси, добры молодцы», – а потом попросить кого-нибудь сделать обратный перевод!) Задача чрезвычайно трудная, но очень интересная.
Это было совсем не похоже на мою прошлую поэтическую деятельность. Все-таки стихи и тексты песен – это во многом разные вещи. Это раз. А, во-вторых, я имел дело с Евангельским текстом: всё было очень серьёзно и ответственно. И у меня получилось. Так была переведена на русский язык почти вся кассета, более тридцати песен.
Потом произошло совсем невероятное событие: Бог распорядился так, что мне посчастливилось познакомиться с самим Ашотом, спеть эти песни ему и получить его одобрение.
А спустя ещё несколько месяцев я стал сочинять собственные песни и продолжаю это делать уже шесть лет по сей день.. Песен у меня более ста пятидесяти. Но стихов я больше не пишу.
Возраст: 52 По зодиаку: Пол: Дата регистрации: 04.11.2001 Сообщения: 9747 Откуда: Ярославль
Добавлено: Tue Dec 18, 2001 10:24
Сарто !!!! Ты просто напросто гений!!! И классный чувак!!! А твои литературные опыты - класс! Мне ещё до них расти и расти.
Я в полном восторге от прочитанного!!!
Думаю, надо сказать, а то не поймут
Я не потому молчу и не высказываю ничего по поводу прочитанного, что мне это не понравилось или я плохо отношусь к Сереже Sarto , просто секрет в том, что сие творение я имела счастье прочитать год назад и уже высказала все свои мысли и восторги самому автору. (Автор не даст соврать )
Но повторить тоже не грех - Sarto - молоток!!!
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах Вы не можете вкладывать файлы Вы можете скачивать файлы
FAQ
Поиск
Пользователи
Группы
Статистика
Регистрация
Профиль
Вход
Дневники
