АНДРЕЙ МАКАРЕВИЧ: "НЕ НАДО ДЕЛАТЬ НАС ЖЛОБАМИ"

29 октября в свет выходит новый альбом Андрея МАКАРЕВИЧА, записанный с неким "Оркестром креольского танго". На самом деле оркестр играет не танго, а джаз: это сборная команда джазовых музыкантов Москвы - из оркестра Игоря Бутмана, "Игорь Бойко Бэнда". О том, что все это значит, Андрея Макаревича расспрашивает Алексей МУНИПОВ.

- Почему вы вдруг решили поработать с джазом?

- Просто потому, что я его очень люблю. И я бы не назвал эту пластинку джазовой. Просто в ней соединены два направления, которые раньше, по-моему, никто не соединял: джаз и авторская песня. Оказалось, что это прекрасно срастается. Получилось нечто, с одной стороны, достаточно традиционное, а с другой - довольно необычное. И, главное, запись очень живая. Все-таки с живыми людьми работать куда приятней.

- Ну давайте поговорим о джазе. Вы сами-то какой джаз любите?

- Я люблю разный джаз. Но все-таки больше всего традиционный.

- Старый, черный?

- Скорее черный, чем белый. Я люблю традицию. То есть фри-джаз - это тоже здорово, но душа у меня отдыхает на других звуках.

- Вы не боитесь, что джазовые люди посмотрят косо на ваши эксперименты?

- Да мне плевать, кто как посмотрит. Я это не для зашоренных людей делаю, а для нормальных.

- Этот проект будет единовременным? Записали - разбежались?

- Нет, я как раз думаю, что мы поиграем концерты. Мне пока все это дико нравится. Я ведь никогда не работал с людьми, играющими такую музыку и на таком уровне. Я тащусь совершенно. В первые моменты просто слова забывал! Мне так хотелось слушать, что и как они играют, что я отвлекался от собственных песен.

- Как происходила работа? Вы им наигрывали песню, и они ее тут же растаскивали на части?

- Не тут же. Иногда говорили: "Дайте нам денек, мы покажем, как мы это представляем". Иногда начинали пробовать с ходу. Я, кстати, очень боялся их зашоренности, потому что апологеты жанра действительно часто ничего другого слушать и воспринимать просто не хотят. Меня поразило и порадовало то, как легко они вгрызаются в чуждый им материал. И, что особенно важно, как внимательно они слушают текст - прежде всего. И только поняв, о чем все-таки песня, начинали очень осторожно пробовать какие-то краски.

- А где вы набирали музыкантов?

- Да кого где. Кого-то я знал раньше, кого-то услышал в клубе и понял, что это именно то, что нужно. Но то, что это на сегодняшний день лучшие московские люди, - это совершенно точно. Сыгрались они моментально: джазменам не нужно сыгрываться, у них это в крови.

- На самом деле, история знает много подобных примеров. Скажем, Тони Беннетт, великий американский крунер, обожал записываться с джазовыми музыкантами и сейчас говорит, что самая верная публика ждет его именно на джазовых фестивалях.

- И я его понимаю. У меня, конечно, все чуть посложнее, потому что Беннетт все-таки изначально был ближе к этой музыке, а я, конечно, нет. И не могу сказать, что я запел по-джазовому, это было бы преувеличением. Ну, надо вам послушать, так сложно говорить.

- Я вот послушал ту, что выбрана в качестве сингла - "Тем, кто ушел". Какая же она пессимистичная, Боже мой! Какой-то унылый вопль потерянного семидесятника.

- Очень хорошее определение. Так оно и есть.

- Неужели все так плохо, Андрей Вадимович?

- Да это ведь не мое мироощущение. Но поскольку я вижу вокруг себя большое количество таких вот потерянных семидесятников, то вот и написал песню от лица одного из них.

- Хотели их подбодрить?

- Да нет... Как-то проникся сопереживанием, что ли. Хотя к моей жизни все это не имеет ни малейшего отношения. А потом, понимаешь, внутри той полузадушенной жизни, которой мы жили, было очень много хорошего. Не было ни у кого аппаратуры, и все друг другу помогали, одалживали... Никому не приходило в голову просить за это денег. Когда у Севы Гаккеля из "Аквариума" сломалась виолончель, собрались музыканты, сыграли концерт и купили ему новую. Хотел бы я сейчас увидеть такую картину. Вот об этих вещах я жалею.

- Странно слышать это именно от вас.

- Это почему же?

- Ну, ни вас, ни "Машину времени" никак не назвать бессребрениками.

- Напрасно, напрасно у тебя складывается ощущение о нас, как о каких-то жлобах. Мы достаточно много делаем и не за деньги, просто этого не афишируем. Не буду же я рассказывать на страницах газеты, кому я, скажем, подарил вчера гитару. Это не очень красиво.

- Ваш брат, Алексей Макаревич, сейчас занимается отбором молодых талантов в телешоу "Как стать звездой". Вы не следите за тем, что там происходит?

- Не слежу, нет. Я общался с Севой Новгородцевым летом, когда шли съемки, и он мне много печального рассказывал. Общий уровень людей, которые хотят стать звездами, чудовищно низок. Это происходит по двум причинам. По причине полного отсутствия какой-либо школы и по причине того, что они выросли на том, что сейчас крутят по радио. У них изначально дурные примеры для подражания. Есть такое страшное слово "формат"...

- Но и формат ведь не возникает ниоткуда.

- Формат возникает из желания зарабатывать деньги. Когда радиостанция открывается, ей нужны средства. Это понятно и естественно. А вот что происходит потом - это уже вопрос субъективный. Каждый для себя устанавливает планку, ниже которой он не опустится, даже если будет нести убытки. У нас в стране эта планка валяется под ногами, а во всем мире находится достаточно высоко.

- Это спорно. Во всем мире преобладают радиостанции формата Top 40, крутящие только верхние 40 позиций текущего хит- парада. То есть, условно говоря, сплошных Бритни Спирс. Тоже, знаете, не подарок.

- Можно не любить Бритни Спирс, но нельзя отрицать, что это ремесленничество, то есть профессионализм, высочайшего класса. А у нас таким и не пахнет. Вот вам вопрос школы и есть. Нет, я тоже слушаю радио. В машине я слушаю "Маяк 24", где вечером крутят замечательную музыку. Слушаю "Эхо Москвы", правда, их стало невозможно слушать из-за чудовищного количества рекламы. Утром - "Серебряный дождь". Чтобы узнать, что происходит на нашей сцене, иногда включаю "Наше радио". К сожалению, формат этой радиостанции равняется вкусу Миши Козырева. И немного расшириться бы ему не мешало.

- В какую сторону?

- (Язвительно) В сторону ширины.

- Можно подумать, где-то за стенами радиостанций обитает какая-то блистательная, пригодная к вещанию русскоязычная музыка, которую программные директора, сговорившись, не пускают в эфир.

- Да есть она, есть. Есть молодые люди, не вписывающиеся в формат. Вот приехали вчера с Украины какие-то два парня - ну чудесные же! И ладно новички. Вот Алена Свиридова записала замечательный альбом с каверами классических джазовых произведений. И что? Оказалось, что ни в один формат он не попадает. Для "Нашего радио" это слишком мягко, а для "Русского радио" - слишком сложно. Получается замкнутый круг. На "Русском радио" мне объясняют, что ставят такую музыку, потому что народ этого требует, а народ этого требует, потому что его с детства кормят такой музыкой.

- Ну, "Машине времени" на "формат" грех жаловаться.

- "Машину" в равной степени крутят все радиостанции, это правда. Но я не очень понимаю почему. За выслугу лет, что ли? А вот клип на песню "Тем, кто ушел" не взяли на MTV. Говорят, им слишком сложно. Каких-то дебилов растят, ей-Богу.

- Как в таком случае обстоят дела с открытием радиостанции "Куб", в котором вы собирались быть программным директором?

- Все. Я ушел из этого проекта.

- Оп-па!

- Да. Мои представления о том, как это должно быть, разошлись с представлениями тех людей, которые инвестируют в проект. Дибров там пока остался, а я ушел.

- Может быть, ваши представления действительно плохо соотносятся с коммерческой стороной дела?

- Ерунда. Я убежден, что сделать интересную радиостанцию вполне реально. Мы напридумывали всяких штук, которые остались у меня в голове и даже осталось желание их воплотить в жизнь, но... Но, может, это и к лучшему. Потому что как бы я это успевал, учитывая и другие мои проекты, я не очень представляю. На радио же надо быть в эфире регулярно. В принципе несколько радиостанций зовут меня к себе работать. Посмотрим.