Андрей Макаревич между путешествием к папуасам и презентацией нового диска

-О таком публичном человеке, как вы, иззвестно, кажется, все и, в то же время, ничего: глаз утыкается в картинку, за которой сам человек как бы теряется. У вас нет ощущения, что внутри вы не совсем такой, как снаружи?

-Честно говоря, я считаю себя достаточно открытым человеком, и никогда не был озабочен созданием какого-то специального имиджа или выдумыванием своей сценической или телевизионной биографии. Боюсь, все то, что известно, было на самом деле. Я сейчас написал книжку, которая выйдет в издательстве “Захаров” в августе месяце и которая называется – “Сам овца”. Это проза, которая посвящена, в основном, моим родителям и каким-то самым первым моим годам, когда складывается под чьим-то влиянием восприятие мира. Я думаю, там уже в деталях рассказывается…

-Да. Хотя я ни в коем случае не ставил своей целью написать собственную биографию или мемуары. Это просто какие-то эпизоды, которые произвели на меня сильное впечатление и запомнились до сих пор. Там есть детство, но есть и 70-е годы. Как часть вставлена моя предыдущая книга “Все очень просто” – про “Машину времени”. В то же время есть и про путч 91-го года. То есть совершенно отрывочные вещи.

-Дело в том, что когда у меня возникает потребность сообщить что-то человечеству, у меня есть для этого масса способов. Есть музыка, песни, есть телепрограммы, есть моя графика, есть проза, - всё, что угодно. Поэтому мне моих средств выражения вполне хватает. А когда начинается допрос, - поскольку на допросах я бывал в большом количестве в молодые годы, - то возникает вполне естественная реакция. И потом, есть еще одна ужасная вещь. Каждый журналист уверен, что он один на истинном пути и наконец-то раскопал вопросы, которые никто еще не задавал. А на самом деле все спрашивают одно и то же. А я так устроен, что не могу на одни и те же вопросы давать разные ответы. Поэтому я их уже знаю наизусть, и они вылетают у меня на полном автомате.

-Я не знаю. Со стороны виднее. Я себя в виде “звезды” особенно не представлял. Скорее, это какие-то особенности и обязательства, вызванные самой необходимостью, потому что иначе не получится. Нельзя гулять по Тверской, потому что, как в анекдоте, тебя “замучают советами”. Зато хорошо гулять по улицам далекого заграничного города, где никто на тебя не кидается. Или туда я иду ужинать, потому что знаю, что встречу только Колю Расторгуева, Сюткина и еще пару друзей, а посторонних не будет. А вот туда я не пойду, потому что там все будут на тебя таращиться. Это комплекс ограничений, только и всего.

-Совершенно нет. Во всяком случае, я этого не ощущаю. Возможно, надо спросить людей, которые меня знают близко, - может, им кажется, что в домашней обстановке я один, а при нацеленных камерах и микрофонах несколько иной? Но изнутри я этого совершенно не ощущаю. Я никогда не старался ничего из себя делать.

-Хочется быть стройным, красивым, вечно молодым, не теряющим чувства юмора, приятным во всех отношениях… Я могу еще кучу банальностей наговорить. А на самом деле… Я когда-то в молодые годы, будучи увлечен лекциями Гурджиева, испытал на себе некоторые его практики. А там одним из первых условий было научиться видеть себя со стороны. Или, как он говорил, “вспоминать себя”. И это было очень тяжело. Но где-то по истечении месяца я поймал себя на появившейся способности все время видеть себя из левого верхнего угла комнаты. И я пришел в ужас. Потому что я, конечно, представлял себя значительно более изящным, хорошо одетым, красиво двигающимся и так далее. Но, с другой стороны, это мне и помогло. Это был тренинг. Потом я перестал этим заниматься, потерял способность, но где-то на протяжении года я этим владел.

-Ну, это надо с ними разговаривать. По-моему, у меня с ними вполне нормальные отношения. Во всяком случае, какого-то конфликта поколений не существует даже в зародыше. Сын, конечно, может на меня посмотреть с сожалением, когда перечисляет какие-то новые группы, а я говорю: “Ты знаешь, они мне не известны”. Тогда он говорит: “Да-а… Как же ты так? Надо знать”. А я не знаю. Ну, неинтересны они мне. И компьютером он, конечно, пользуется значительно быстрее, чем я. Вот, пожалуй, и все расхождения.

-Нет. Поскольку мы все же живем отдельно, то мы никак не успеваем друг другу надоесть. Наоборот, с обеих сторон существует потребность в общении, которого меньше, чем хотелось бы. Это очень спасает.

-Я не знаю. Мне не с чем сравнивать. Как сложилось, так и сложилось. Что теперь думать на тему: а что было бы, если бы было иначе?.. Это всё очень индивидуально. Саша Кутиков, например, абсолютно семейный человек до мозга костей. Что совершенно не мешает ему ездить на гастроли. Здесь нету какой-то заданной причинности: если так, то вот эдак. У каждого все по-своему.

-Это очень красивая гипотеза, но она отдает некоторой пошлостью. Поэтому я ее отвергаю. Мы совершенно не думали об этом. Вообще мы воспринимали название исключительно как название, не более того. И оно нам нравилось не смыслово, а фонетически. Только лишь. А, в общем, отметили три недели назад 32 года, и ничего.

-Не только Гурджиев, много было всего. Прежде всего, собственная практика. Может быть, гены. Трудно сказать. Я не люблю и не умею заниматься самоанализом.

-Да, безусловно. Он очень хороший был человек. С хорошим юмором, очень талантливый и очень работоспособный. Ему был 71 год, когда он умер лет 5-6 назад.

-Он меня всегда поддерживал. Ему было интересно и нравилось то, чем мы занимаемся.

-Я думаю, просто помогает. Нам в архитектурном институте давали очень хорошее образование. И, прежде всего, учили основам гармонии. А это – пропорция, ритм, то, что едино и для музыки, и для телевидения, и для поэзии, и для чего угодно. Если тебя научили видеть и отличать хорошее от плохого, то уже неважно, чем ты занимаешься.

-У меня отец был главным учителем. Во-первых, он совершенно гениально рисовал. Потом он был художник-оформитель, архитектор, и незаметно меня втягивал во все это. Я уже с класса восьмого помогал ему что-то делать, чертить, что-то закрашивать. Так что к моменту поступления в институт был уже достаточно подготовленным.

-Нет. У меня вышел очень красивый альбом моих работ, и я свои амбиции на этот счет удовлетворил. А сами работы выставлены в ЦДХ в галерее Аллы Булянской.

-Я думаю, если тебя научили видеть красоту, и ты еще при этом можешь объяснить, что это красиво потому-то, - этого достаточно. Все это, конечно, осталось. Интересно поехать на пару-тройку дней в любое место, где ты еще не был. А вот так, чтобы жить и что-то делать, - это я мог бы не в большом количестве мест. Идеально себя ощущаю в Москве. На Манхеттене идеально себя ощущаю. В остальных местах уже хуже.

-Москва стала просто невероятно хороша за последние шесть лет. Я это говорю, не подлизываясь к Юрию Михайловичу Лужкову, а потому, что так оно и есть. Я это могу сказать и как архитектор, и как художник, и как человек, который здесь живет. Москва стала одной из красивейших столиц мира. Недавно показывали какую-то хронику, и я вдруг увидел Ленинский проспект, где я жил, образца 78-го года. Мне стало физически нехорошо. Люди в черных пальто, очереди за кефиром, лозунг “Слава КПСС” на полукруглом доме, ни одной рекламы, все серое, мрачное. Мы ведь ничего, кроме этого не видели, мы в этом жили. По сравнению с тем к нынешней Москве нет претензий.

-Для меня весь центр Москвы очень знаком, очень исхожен и близок. Есть места, в которых я почему-то не оказываюсь. Скажем, район Бауманской или Текстильщики, - не был там в молодости и сейчас не бываю. А все, что касается пределов Садового кольца, - очень близко и дорого. Мне нравится, что, видимо, поставлено условие: если какая-то контора или банк въезжают в старый дом или особняк в центре Москвы, то они должны его привести в порядок. Я вижу это по Пятницкой, которая исхожена вдоль и поперек, потому что рядом школа была, и мы там прогуливали уроки. Всегда она была облупленная, с грязными окнами, и вдруг те же дома совершенно преобразились. Мне плевать, кому этот дом принадлежит. Мне приятно, что он чистый, и я иду мимо него. Меня это только радует.

-Это очень сильное ощущение, когда ты впервые садишься за руль автомобиля. Для меня это было году в 80-м. Ты оказываешься изолированным. Весь энергетический контакт аур с людьми на улице, когда ты идешь пешком, или в метро, когда тебя зажали со всех сторон, - все это исчезает. Даже когда ты едешь в такси, все равно в этот момент тебя везут. Он едет не так, как ты хочешь, а как он сам решил. И вдруг ты в железной коробочке, окруженный тишиной. И тебя не видят, хотя люди рядом. И ты можешь двигаться в любом направлении. Это очень сильное ощущение. Оно проходит на пятый или шестой день. Но первое ощущение было мощнейшее. Даже ощутил приятное публичное одиночество. Сейчас, конечно, в пробках раздражаюсь ужасно, но я понимаю, что если бы в Москве, какая она теперь, еще и пробок бы не было, то это что-то из области фантастики. Потому что и в Нью-Йорке пробки, и в Лондоне, и в Париже, и ничего с этим сделать нельзя. Просто надо выбирать время, когда едешь.

-Я думаю, что на определенном отрезке молодой жизни все, с чем ты соприкасаешься, влияет на тебя. Пока ты еще не окостенел. Тогда мы, конечно, все влияли друг на друга. И, наверное, я на них так же, как они на меня. Но сказать, чтобы кто-то был моим учителем, а кто-то нет, я не могу. Сегодня я, наверное, больше, чем от других, получаю от Гребенщикова. Во-первых, он для меня очень хорош энергетически. А, во-вторых, дает замечательные ответы на некоторые вопросы, которые меня интересуют. Мы с ним говорим о довольно специальных вещах, и мне с ним очень интересно.

-Ничего специально не делается, все так выстраивается само. Потому что, в общем, ты сам все и придумал. Ничего тебе никто не навязывал. И я не могу пока сказать, что одно происходит за счет другого. Вот мы с Шевчуком беседовали, он пытался мне внушить, что если бы я не занимался программой “Смак”, а тратил бы эти силы на музыку, то вот написал бы больше хороших песен. А я знаю, что я бы все равно написал столько же песен, сколько написал. Потому что делаю это не за счет программы “Смак”. Не было бы ее, занимался бы чем-то еще. У меня всегда была и есть потребность заниматься чем-то помимо музыки. Меня интересует масса вещей и никогда не было желания себя в этом ограничивать.

-Желание уехать куда-нибудь возникает часто, но я понимаю, что оно, прежде всего, эмоциональное и затрагивает твои обязательства по отношению к огромному количеству людей, которых ты, собственно, сам втянул в свое дело, в каком-то смысле, приручил, и теперь они от тебя зависят, и так просто взять и всех бросить просто потому, что у тебя сегодня такое настроение, это, наверное, не очень хорошо.

-Центры подводного плавания в Крыму, которые открылись при моем участии и уже второй год работают в Гурзуфе и Ялте. Магазин “Батискаф” очень хорошего подводного снаряжения при моем участии открылся в Москве. Плюс масса всяких других вещей. Пока существовала на телевидении программа “Эльдороги”, которую мы делали с Максимом Леонидовым, мне было несколько проще. Путешествия были оправданы целью – сделать фильм. Но программа прекратила свое существование, и не по нашей вине, а желание путешествовать осталось. При этом возможностей стало гораздо меньше. Поэтому я планирую за полгода, и уже заранее знаю и жду, что в августе, скажем, поеду в Папуа Новую Гвинею, а в сентябре с Сашей Розенбаумом вдвоем поедем на Юкон, чтобы пройти маршрутом Джека Лондона. Мы так с ним хорошо себя чувствовали, путешествуя по Амазонке, что решили повторить этот опыт. Ну, а потом, наверное, долго не удастся никуда выбраться, потому что выходит новая пластинка. В этой связи надо будет и промоушн делать, и концерты, естественно, будут. И так, наверное, до Нового года время пройдет.

-Нет, это для себя. Во время путешествия по Амазонке мы сняли фильм. И, по-моему, весьма интересный, потому что это был не туристический пробег, а довольно экстремальное путешествие по интересным местам, с дикими животными и прочим. Сделали пять серий по 15 минут. Ни один телеканал его не взял. Не знаю, почему. Может, кому-то не нравится Розенбаум, кому-то – я. Других причин я не вижу. Так этот фильм и лежит у меня на полке.

-Проект с кафе получился не коммерческим, как и задумывался. Просто хотелось создать место, где бы играли блюз. Чтобы могли прийти команды, играющие эту музыку, и люди, которым это приятно, могли бы ее слушать. Все так и получилось. Таких блюзовых мест в Москве почти нет. Иногда сам прихожу туда с гитарой, мы играем джем-сешн с разными музыкантами. Во всяком случае, я во всем этом участвую, мне нравится.

-Бедные? На водку почему-то хватает. Да и не такие дорогие пластинки. Неправда, не надо кивать на бедность. Не в бедности дело, а в привычке воровать и таскать с помойки.

-Честное слово, не считал. Да я не очень-то знаю, что такое хиты. Что это?

-Таких песен довольно много.

-У меня никогда не было желания “попадать в десятку”. Мне всегда хотелось сделать так, что понравилось самому. Когда это получается, я доволен. А будет это хитом или нет, это, на самом деле, для меня не так важно. Когда мы делали песню “Поворот”, мы к ней относились очень иронически. Это был не стеб, но такая проходная рок-н-ролльная песенка. Типа, ну пусть будет. Если бы нам сказали тогда, что нам придется ее петь 25 лет, мы бы не поверили. Все происходит естественно. Придумывается песня, потом она делается в команде. Придумывается аранжировка, потом она играется, потом проверяем на публике. Когда набралось 12, или 10, или 14 песен, приходит время записывать альбом. Мы садимся на студию и записываем.

-Моих, и Жени Маргулиса, и Кутикова. То, что нам понравилось. А что не понравилось, выкинули. Может, там еще один “Поворот”, но нам не понравилось. К тому, что мы откинули, мы не возвращаемся. В среднем выходит один альбом в два года. Еще у меня есть сольные альбомы. У Маргулиса есть сольные альбомы.

-Почему странный? Знаете, я ненавижу искусствоведов. Менее всего для меня важно, что это – поэзия или тексты? Тексты песен создаются по одним законам: они нужны, чтобы их пели. Их не надо читать как стихи. Это не поэзия второго сорта, это просто по иным законам сложенные вещи. И, наоборот, из стихов не надо делать песен, потому что они проигрывают при добавлении к ним музыки. В них самих достаточно уже заложено музыки, чтобы их просто читать.

-Что значит, не поэт? Я считаю, что он и в прозе поэт. И цикл японских стихов у него есть. Нет, он поэт. Я его песен не отделяю от него.

-Музыка это вообще шаманство. А в рок-музыке этого больше, чем в какой-либо другой. И, конечно, механизмы воздействия мне очень интересны. Я помню, что сам звук битловских гитар – сам звук! –вызывал у меня движение мурашек по спине. Потом я выяснил, какая это была гитара, в какой усилитель была включена. Сейчас у меня есть и эта гитара, и этот усилитель, и когда я просто включаю его и провожу по струнам, меня до сих пор охватывает то же чувство. Значит, что-то здесь есть, что-то действует. Поэтому мне всегда это было интересно.

-Не боимся. Потому что нам самим нравится. В массе своей люди привыкли за 32 года нам доверять, так что я не думаю, что мы их подведем. А если кому-то не понравится, то вокруг другой музыки много. И людей много.

-Когда говорят о вечерах “рок-поэзии” это ужасно. Тогда должна быть “солдатская” поэзия, “пожарная” и так далее. Просто есть поэзия и не поэзия. Если она не поэзия, то назови ее как угодно, она лучше не станет.

-Я думаю, что буду банален, если скажу, что с нетерпением жду новую книгу Пелевина. Мне очень интересно, куда ход его мысли будет направлен. Прочитал книжку Тучкова “Танцор”. Вроде бы детектив для поезда, а при этом настолько хорошо написан, - легко, остроумно, динамично, что даже захотелось сделать многосерийный фильм по этой книге. Думаю, что будем делать. Во всяком случае, приобрели у Захарова права на экранизацию. Есть книги, от которых в любой момент заряжаюсь. Могу Искандера раскрыть, независимо от того, сколько раз его читал, он хуже не делается. Могу раскрыть Аксенова какие-то любимые вещи и получить то же удовольствие.

-Мы, к счастью, минимально с ними связаны. Именно потому, что акционировались и существуем сами по себе. Мы им носим готовый продукт, да и то, не я ношу, а мой компаньон. Я избавлен от общения с чиновниками, с бухгалтерами, с договорами. Моя задача – сделать хорошую передачу. Придумать ее, убедиться, что она получится такой, как задумана, снять. И всё. Я не могу сказать, что оказался внутри ящика.

-Не считал, да и не буду.

-Не знаю. У меня ощущение, что я уже ответил на все вопросы на свете. Причем, по нескольку раз.

-Нет. Я обычно так устаю, что ночью мне спится.